Из книги А. Еремина «Отец Александр Мень», Москва, 2001 г.
О наступлении язычества на православие
и о кризисе Православной
Церкви
По поводу наступления язычества отец Александр говорил: «С одной стороны, язычество понимается как вера, некая религия. Когда к нему относиться таким образом, в этом есть даже нечто положительное, потому что вера возвышает человека над повседневностью, поднимая его в духовный мир. Но есть другой, отрицательный аспект употребления этого термина, когда язычеством называют то, что ниже простой человеческой духовности, нечто почти атеистическое».
Уничтожение в сталинскую эпоху духовной и культурной элиты, пусть и не стопроцентное, но массовое, привело страну к духовному обнищанию и к деградации последующих поколений. Это можно проследить на примере того, как менялись от поколения к поколению культурные ценности и нравственные идеалы. Это наглядно видно на примере верований народа в разные периоды советской истории – именно верований, или псевдорелигий.
Выводы, к которым пришел отец Александр, можно сформулировать так: культ личности Сталина и вера советских людей в светлое будущее, в прогресс и науку объясняются именно извращением религиозного сознания народа, и это извращение было подготовлено задолго до революции.
Страх и унижение человека, которым было пропитано российское общество на протяжении веков, порождали мазохический комплекс и психологию идолопоклонства. Повсеместно торжествовало обрядовое, показное православие. Такая религиозность, не знающая индивидуальной ответственности и свободы, легко переродилась после 17-го года в ритуальное поклонение советским вождям. В культе личности Сталина обнажилась языческая суть общества, которая до того пряталась под одеждами имперского православия. Если бы общество до революции было христианским, а не языческим, эта бы подмена не произошла…
Поклонение вождям вызвало у советских людей комплекс псевдорелигиозных эмоций, что хорошо видно на лицах, запечатленных в кинохронике тех лет. Такие псевдорелигиозные переживания, связанные с магическим, ритуальным сознанием, не оригинальным для России; о них писали многие философы, психологи и богословы ХХ века. Особенность позиции отца Александра состоит не в понимании самого явления, а в отношении к нему.
Хотя поведение людей может быть объяснено подсознательными импульсами, именно религиозная истина определяет жизненную ориентацию и чувство поколения. А это главные компоненты человеческой психики, без которых, как говорил батюшка, человек впадает в психические аномалии и неврозы. Понимая причины возникновения псевдоцерковной религиозности России, отец Александр не возлагал на простых людей ответственности за духовный кризис.
Из истории страны и Русской Православной Церкви мы знаем, что Россия, крещенная князем Владимиром 1000 лет назад, так никогда и не была евангелизирована. Например, Священное Писание до 70-х гг. ХІХ века издавалось у нас только на церковнославянском языке, который никогда не был в России народным. На этом же, недоступном пониманию простых людей языке, велось и православное богослужение. А ведь еще апостол Павел говорил: «Вера от слышания, а слышание от Слова Божия» (Рим. 10. 17).
Однако распространение евангельского учения не входило в планы российских монархов. Напротив, они считали нужным держать народ и священников в темноте и невежестве. Максимум то, что могла делать Церковь, так это исполнять в обществе каритативное (милосердное) служение. Так, детские дома, приюты и прочие благотворительные учреждения появились в стране именно благодаря Церкви. Но Церковь при царях никогда не имела возможности принимать самостоятельное решение по вопросам церковного обучения, а также о переводах или хотя бы обновлении Священных текстов.
Только в 1876 году ценой титанических усилий некоторых иерархов удалось, наконец, издать первый русский перевод Библии. Такое отношение русских царей к Слову Божию в который раз доказывает, что христианство и абсолютная императорская власть несовместимы.
Задача христианской Церкви возвеличивать людей до их богочеловеческого достоинства и объединять их любовью. Империя же стремится поработить подданных и объединить их силой ради корыстных интересов. «Многонациональная империя,- писал отец Александр,- эта гробница свободы, по самой своей природе требует твердого режима. Непорочность связей ее частей, спаянных лишь силой оружия, постоянно дает о себе знать. Поэтому правительству приходится держать наготове и увеличивать аппарат чиновников». «Попытка насильственно объединить людей вместе приводит к нескончаемым войнам и взаимным убийствам». Вот почему империя в Священном Писании сравнивается с сатаной богопротивником.
Для тех русских, в чье сознании Царство Небесное подменялось могуществом земным, мессианско-эсхологическая идея инока Филофея («Москва – Третий Пим») представлялась, по мысли отца Александра, проявлением мощи государства как Московское царство, потом как империя и, наконец, как Третий Интернационал.
Интересны размышления отца Александра о «многоголовой гидре империи». Россия в ХХ веке являет нам образ такого чудовища со все новыми и новыми головами. Одна голова – императоры, затем – образы Ленина и Сталина. (Скачок из имперского православия в имперский коммунизм был удивительно прост). В наше время, после того, как эти головы были отрублены, власть пытается опять отрастить что-то подобное и привлекает к этому Церковь…
Но когда Государство вступает в союз с Церковью, из нее постепенно уходит дар смирения и бедности. Еще Данте осознавал этот соблазн. В «Божественной комедии» он рассказывает, как Церковь («пернатая колесница») превращается в апокалиптического зверя из-за «дара Константина», дара богатства. Великий итальянский поэт писал о Католической Церкви, но точно такие же соблазны были и на Востоке. Данте был убежден, что Бог истребит Церковь, прелюбодействующую с Государством, так же, как и Государство (императора), которое совращает ее (осуществление этого пророчества мы видели на примере Октябрьской революции).
Катастрофа Церкви в ХХ столетии была закономерной, но подготовлена она была не в ХІХ веке и даже не во время Петровских реформ. Ее истоки надо искать в первой половине XVI века, когда церковные иерархи совершили предательство по отношению к делу евангелизации, только начавшейся при Ниле Сорском (его не зря называли «интеллигентным старцем»).
Г. Федотов считал роковой гранью происшедший тогда разгром заволжских скитов, ибо с ними, по его мнению, мистическое в русском иночестве. И дальше «среди учеников преп. Иосифа Волоцкого (врага преподобного Нила) мы видим много иерархов, но ни одного святого». Недаром отец Александр называл далекого от Священного Писания Иосифа, преследовавшего инакомыслящих, типичным идеологом правящего класса. «Очень печально,- говорил он,- что монашество в России стало служить именно этому направлению».
Со временем, государственное православие вытеснило евангельскую духовность «нестяжателей» (учеников святого Нила).
Домостроем, внешней атрибутикой церковномонастырского богослужения и преданием старцев. Тем самым была подведена мина под все будущее Церкви и России. Аксаков писал про последователей Иосифа Волоцкого: «Они жандармы и квартальные надзиратели, эти стражи нашего русского душеспасения, хранители догматов русской православной церкви, блюстители и руководители русской совести».
В XVII веке уже было такое развитие монастырей, что «их надо было закрыть,- говорил отец Александр,- потому что они превратились в феодалов, владеющих сотнями душ крепостных, живших чужим трудом, и это происходило достаточно долго, так что Господь Бог не мог уже терпеть».
Позже «вместо духовного авторитета господствовал бюрократизм чиновников Святейшего Синода, санкционировавшего насилие в делах веры. И это засвидетельствовано уголовным уложением государства Российского, требующим лишения гражданских прав, ссылки и тюрьмы для каждого, кто отпадал от Господствующей Церкви».
Таким образом, истоки нехристианского отношения к личности уходят далеко в историю русского самодержавия, долгого закабаления народа при крепостном строе, в беспредел «дедовщины», творившейся в дореволюционных семинариях и духовных училищах.
В церкви по-прежнему торжествовала спиритуалистическая оторванность от мирских проблем в сочетании с полуязыческим бытовым культом. В ней практически не было места настоящей молитве и необходимых людям мистических переживаний. Отсутствовала и настоящая проповедь о Христе, которая предполагает наличие подлинного духовного опыта у пастырей-проповедников.
Это византийство, пропитанное ересью монофизитства и унаследованное русским православием, было, в принципе, по словам В. Соловьева, противно христианскому прогрессу. Оно «желало свести религию к догматической формуле и литургическому обряду, скрывало антихристианство под личиной Православия. Такое византийство должно было в своем нравственном бессилии погибнуть под напором открытого и честного антихристианства и ислама».
Кончилось это тем, что в ХХ веке пути Церкви и интеллигенции диаметрально разошлись, а советская атеистическая интеллигенция просто унаследовала безбожие интеллигенции русской.
Уставническое, бытовое православие всегда было в России той почвой, на которой прорастали сорняки языческого мировосприятия. Но если до революции язычество было ассимилировано христианством, то после революции оно (под видом атеизма) стало в конфронтацию с ним.
Однако ассимиляция язычества, по мысли отца Александра, для христианства более опасна, чем откровенный атеизм. Таков опыт Западной Церкви, верно это и для России.
На закате советского строя, в конце 80-х годов, Церковь вышла из состояния конфронтации с государством. Но когда кончились гонения и атеизм перестал пользоваться государственной поддержкой, Церковь под видом бытового православия опять усвоила языческие черты. Возможно потому, что все эти годы не было в структуре Русской Православной Церкви институтов, призванных упорядочивать христианское образование, миссионерскую деятельность и преподавание Библии. Обретенная свобода не только не исправила положение, но в чем-то оказалась даже не полезной для Церкви. Это неумение и нежелание христиан пользоваться свободой отразилось в плачевном духовном состоянии нашего «переходного» общества, когда люди, сбросив оковы, не знали, что делать дальше. «Свобода - нелегкий дар,- говорил отец Александр,- ее называли даже даром страшным, но без нее невозможно осуществление подлинного человека».